Mathijs Pelkmans. Defending the Border: Identity, Religion, and Modernity in the Republic of Georgia. Ithaca: Cornell University Press, 2006.

Елена Никифорова

Елена Никифорова. Адрес для переписки: Центр независимых социологиче­ских исследований. 191040, Санкт-Петербург, Лиговский проспект, 87, офис 301. elenik@bk.ru.

Есть определенная логика в том, что в современном глобализующемся мире, «пространстве потоков», как охарактеризовал его Мануэль Кастельс (Castells 1989), вопрос о границах стал как никогда актуальным. Свидетельством тому является растущее количество исследований, посвященных взаимоотношению политических и социальных границ и вопросам территориальности и идентичности. Исследование Матайса Пелкманса «На страже границы», посвященное влиянию политической границы на системы коллективных идентичностей и солидарностей местных сообществ, — в их числе.

Тогда что же выделяет эту работу из общего ряда? Прежде всего, время и место действия. Речь в исследовании идет об особенной политической границе — «железном занавесе» советских времен — и особом приграничном регионе, малоизвестном широкой исследовательской аудитории — Республике Аджария на границе Грузии и Турции.

Пелкманс начинает свое повествование с «биографии» территориальной границы с Турцией и истории взаимоотношений границы и местного сообщества. В 1921 году территории Аджарии, принадлежавшие Оттоманской империи, были переданы Грузии (по итогам мирового соглашения Советского государства и наследницы Оттоманской империи — Турецкой республики) на условиях сохранения их полной автономии. Основанием для автономии стали религиозные различия между населением Аджарии, исповедовавшим, как и их соседи в Турции, суннитский ислам, и грузинами — православными христианами. Новая граница разрушила социальную ткань в те времена единого пространства приграничья, объединенного родственными связями, общей религией и повседневной культурой, и воцарилась в регионе на долгие шесть десятилетий, определяя жизненный порядок всей прибрежной Аджарии, а в особенности пограничной деревни Сарпи, разделенной пограничным рубежом надвое.

Представленная автором биография границы драматична и увлекательна, как киносценарий. Пелкманс описывает жизнь грузинского Сарпи, пережившего период относительно открытой границы, затем ее закрытие и укрепление, депортации и аресты сталинского времени, в том числе за «шпионаж» и связь «с той стороной», холодную войну, радость открытия границы в конце 1980-х и последующее разочарование. Автор подвергает сомнению одну из аксиом современных приграничных исследований, по которой между двумя сторонами любой, даже самой ­укрепленной границы всегда существует некоторые отношения. Как заключает Пелкманс, советский пограничный режим и идеология преуспели в выстраивании поистине непроницаемого барьера. В течение нескольких десятилетий граница обозначала конец мира для жителей Сарпи, не имевших годами никаких контактов с другой стороной.

Действительно, пограничная ситуация времен «железного занавеса» принципиально отличалась от той, которую мы имеем сегодня, когда даже границы барьерного типа можно достаточно легко пересечь если не в физическом, то в виртуальном пространстве. При этом в современной мировой дискуссии о границах, сосредоточенной на определенных регионах и процессах сегодняшнего дня, опыт повседневности советских границ исследован и осмыслен недостаточно. На этом фоне ретроспектива Пелкманса, напоминающая нам о том времени, в котором ­пересечение границы или даже просто взгляд в ее сторону часто означал переход в иной мир безвозвратно, представляется особенно ценным вкладом не только в исследования Кавказа, но и в приграничные исследования в целом.

Государственная граница — первая, которую рассматривает Пелкманс, но далеко не единственная. Автор использует ее как систему отсчета для анализа множества иных оснований социальной идентификации, значимых в регионе, таких как, например, религия или системы родства. Именно они, как демонстрирует Пелкманс (с. 14), до появления жесткого территориального рубежа имели первостепенное значение для формирования культурных общностей и границ в регионе. Разделение территории на советскую и турецкую и определение местных жителей в первую очередь в национально-этнических категориях не соответствовали локальным представлениям о коллективных идентичностях и солидарностях и отражавшей их системе местных институтов. Новый государственный взгляд на территории и их население был навязан региону, смешанному социально, эконо­мически и культурно. Когда же пал «железный занавес» и эйфория от встречи с родственниками, которой ждали десятилетиями, улеглась, оказалось, что годы жизни порознь не прошли даром. Предполагаемое единство приграничных сообществ, культурно и кровнородственных и все это время, как всем казалось, разделенных границей искусственно, обернулось для грузинской стороны большим разочарованием: стало очевидно, что культурные нормы и практики заграничных родственников сильно изменились. Теперь, в отсутствие укрепленного пограничного рубежа, жители грузинского Сарпи конструируют границу дискурсивно, собирая и обсуждая в своем сообществе ситуации культурного несоответствия.

Пелкманс исследует культурные границы в русле антропологической дискуссии, начатой Фредриком Бартом сорок лет назад (Барт 2006 (1969). Однако если Барта в его классическом труде занимал вопрос конструирования и сохранения культурных границ в ситуации межгруппового контакта, то Пелкманс производит анализ процессов их трансформации, к тому же на определенной территории, в приграничье, особенно подверженном переменам. В исследовании детально рассматривается, как изменение политических рубежей и ретерриториализация Аджарии в новое политическое пространство запустили процесс перекройки культурных границ в регионе, а длительный пограничный режим, исключавший любые контакты, и национальная и антирелигиозная политики, проводившиеся Советским Союзом, закрепили системы границ и идентичностей, формировавшиеся по линиям нового национально-территориального деления.

Сегодня, когда отношения между географическим местом и идентичностью претерпевают глубинные изменения, значимость исследований, рассматривающих влияние политик и практик пространственного контроля на коллективные идентичности и солидарности, трудно переоценить. Работа Матайса Пелкманса — замечательный образец антропологического исследования политического и культурного пограничья и будет полезна всем интересующимся социологией и антропологией границ и южно-кавказским регионом.

Пожалуй, главное, на что можно посетовать, это на то, что, свободно ориентируясь во множестве границ Аджарии, перемещаясь внутри сложной сети идентификационных маркеров (христианства и мусульманства, локальностей, возрастных и социальных групп, «аджарскости» и «грузинскости»), автор редко покидает границы своей дисциплины и практически не вступает в полемику с сопредельными областями (политической и социальной географией и политической философией), за последние десятилетия значительно продвинувшимися в концептуализации границ и процессов разграничивания и упорядочивания (b/ordering). Возможно, это могло бы сделать его работу, эмпирически очень насыщенную, с точки зрения теории более интересной и провокационной.