Реформа управления университетами и актуализация спора факультетов во Франции¹

Брис Ле Галь, Шарль Сулье

Разговоры о неприспособленности французского университета к новой экономической и общественной ситуации как в национальном, так и в мировом масштабе, а также о его неспособности реформироваться прочно вошли в «здравый смысл» политиков и журналистов. В противоположность этим утверждениям мы покажем, что французский университет вовсе не является воплощением косности, как о нем часто и охотно говорят, и подобно другим европейским университетским системам за последние двадцать лет пережил настоящую скрытую революцию, подготовившую его к проводимым реформам и особенно к последней из них — реформе управления. Для этого мы бегло опишем изменения высшего образования, произошедшие во Франции в последнее время, уделяя главное внимание изменению соотношения сил между факультетами, а также университетскими дисциплинами. Вдохновляясь исследованиями Пьера Бурдьё, мы предлагаем социологический анализ этой эволюции[2].

Действительно, примерно за двадцать лет французское высшее образование было диверсифицировано и его морфология глубоко изменилась. Между 1980 и 2003 годами наибольшее развитие произошло в тех сегментах, которые являются непосредственно «профессионально ориентированными» и прямо отвечают потребностям предприятий, идет ли речь о коммерческих школах (écoles de commerce), инженерных школах (écoles d’ingénieurs) или же Высших технических отделениях (Sections de Techniciens Supérieurs, STS) и Технологических институтах при университетах (Instituts Universitaires de Technologie, IUT)[3]. Внутри университетов обнаруживается та же тенденция. Созданные в 1991 году университетские профессио­нализированные институты (Instituts universitaires professionnalisés, IUP) к 2003 году выдавали дипломы по 397 специальностям. Количество дипломированных специалистов — выпускников этих институтов — растет гораздо ­быстрее, чем количество выпускников по «классическим» специальностям[4]. К началу 2003 учебного года насчитывалось 747 «профессиональных» дипломов уровня licence[5]. К 2004 году их было уже около тысячи, а в 2005 году — более 1200 (Dupont 2005: 46). Программы «третьего цикла»[6] сегодня выдают больше «профессиональных» степеней, нежели степеней магистра или доктора, присуждаемых за исследование, в том числе диссертации[7]. Сектор профессионально ориентированного обучения внутри университетской системы развивается беспрецедентными темпами. Доходит до того, что в некоторых областях высшего образования встает вопрос о продолжении научно-исследовательской деятельности как таковой, хотя официальный дискурс и придает ей статус «национального приоритета», ссылаясь на «международную конкуренцию».

Следует отметить, что исследовательская деятельность, которая имеет совершенно разный характер в зависимости от факультетов и дисциплин[8], все более и более связывается с ограниченным количеством «центров превосходства» и таким образом фактически закрепляется лишь за некоторыми учреждениями. В результате текущих реформ в скором времени исследованиями, вероятно, смогут заниматься лишь некоторые категории преподавателей, чему особенно способствует новое бюрократическое разделение между «публикующимися» и «непубликующимися» исследователями-преподавателями, причем последние обрекаются руководством университетов на то, чтобы больше заниматься преподаванием и административными задачами.

Эти процессы диверсификации и стремительной профессионализации высшего образования являются результатом как волюнтаристской правительственной политики, так и изменения студенческого «спроса», обусловленного главным образом резко возросшим во Франции уровнем безработицы среди молодежи[9]. Но свою роль сыграло и изменение демографического профиля студентов. Демографические процессы, произошедшие во французском университете за последние пятьдесят лет, можно обобщить следующим образом. Между 1950 и 2003 годами количество студентов, записывающихся в университеты, ежегодно растет в среднем на 4,2%. Но система пережила два мощных демографических скачка. Первый пришелся на период между 1960 и 1970 годами, то есть на время сильного экономического роста. Он совпал с приходом в учреждения высшего образования представителей новых поколений, появившихся на свет в эпоху послевоенного всплеска рождаемости, что способствовало омоложению населения и сыграло существенную роль в модернизации нравов и политической жизни французского общества[10].

В течение этого первого массового притока в высшее образование средний ежегодный прирост студентов составил 11,5%. Второй массовый приток, имевший место между 1988 и 1993 годами, был менее длительным и не столь интенсивным. Он выразился в среднем увеличении численности студентов на 6,4% в год (Ministère 2006) и стал прежде всего результатом политики, в соответствии с которой аттестат об окончании лицея (baccalauréat) должен быть у 80% любой возрастной группы. Эта политика, проводившаяся с конца 1980-х годов, была нацелена на то, чтобы высшее образование стало доступным для растущей доли молодежи, происходящей из низших слоев общества[11].

Второй массовый приток в высшее образование лег в основание глубинного процесса перераспределения преподавателей по типам учреждений и дисциплин. Предлагаем проанализировать это явление, описывая изменения численности штатных преподавателей (профессоров и доцентов) по факультетам и дисциплинам во французских университетах между 1986 и 2005 годами[12]. Этот анализ позволит пролить свет на академические, социальные и — шире — политические ставки современных реформ исследовательских структур и управления университетами во Франции, а также лучше понять причины слабого сопротивления французских — и других европейских — университетских преподавателей тому, что Крис Лоренц (Lorenz 2008) называет «менеджерской колонизацией» университета, и участие в ней университетских сотрудников. Указанный процесс несет угрозу тем способам управления, которые основаны на присущих миру университетов корпоративных и дисциплинарных принципах и грубо попирает ценности автономии, критики и бескорыстия, традиционно в нем защищавшиеся.

Следует уточнить, что в управлении французских университетов существенную роль традиционно играет выборная система. Так, по закону об ориентации высшего образования (1968) университетами управляют президенты, избираемые советами, члены которых, в свою очередь, избраны преподавателями, студентами и административным и техническим персоналом. В свою очередь подразделения университетов, так называемые Отделения образования и исследований (Unités de Formation et de Recherche, UFR), которые объединяют различные дисциплины, управляются советом, состоящим из членов, избранных университетским сообществом. Из своей среды они избирают директора[13]. Таким образом, университеты уже изначально пользуются некоторой автономией. Однако в августе 2007 года благодаря закону «Права и обязанности университетов» (Libertés et responsabilités des universités, LRU) Франция пережила новую реформу управления университетами, которая дала весьма существенную власть президентам университетов в том, что касается набора сотрудников и повышения их в должности, а также значительно увеличила финансовую и хозяй­ственную самостоятельность образовательных учреждений. С выдвижением прин­ципа автономии — хозяй­ственной, но не интеллектуальной и не научной — университеты все более и более мыслятся как научные предприятия, которые должны, соответственно, управляться как предприя­тия частные[14].

Акт первый: подъем критических дисциплин

Таким образом, французский университет пережил два основных периода массового притока. Первый пришелся на период 1960-х годов и оказался причиной невиданного развития филологических наук и наук о человеке. С 1962 по 1972 год относительная доля преподавателей-исследователей, представлявших эти дисциплины, во французском университете изменилась с 13 до 22,5%, в то время как доля преподавателей-исследователей в области права и экономических наук возросла с 7,3% до 10,4%, в естественных науках, напротив, уменьшилась с 42,4 до 34,3%, а в медицинских специальностях — с 37,4 до 32,8%. Преподавательский состав в целом увеличился на 162%. Рост филологических дисциплин и наук о человеке можно связать с интеллектуальным, политическим, а также экономическим контекстом эпохи (период максимальной трудовой занятости и ускоренного экономического роста). Тогда произошло первое увеличение числа университетов, в то время как экономический рост породил особенно мощный спрос на специалистов как в экономической, так и в социальной сфере.

Таким образом, во Франции благодаря распространению в академическом мире структурализма, а также марксизма и психоанализа первый массовый приток в университеты сопровождался мощным усилением интеллектуальной легитимности этих новых дисциплин. По своим научным целям они противостояли традиционным гуманитарным наукам и особенно философии — королевской дисциплине прежних времен. Во Франции в конце 1960-х годов было хорошим тоном говорить о «смерти философии» — даже среди тех, кто продолжал заниматься ею еще более активно — и упорно клеймить «метафизику» — гидру с тысячью беспрерывно отрастающих голов. Новые дисциплины стали направляющими для новых исследований, нового научного габитуса и способствовали новому педагогическому, научному и политическому взгляду на традиционный университет, который возник в 1968 году. Исследования образовательной системы, проведенные Пьером Бурдьё и Жан-Клодом Пассроном и их командой, являются в этом отношении весьма показательными. Кроме того, показательна и собственная траектория этих ученых, поскольку оба они начинали как выпуск­ники Высшей нормальной школы, а затем перешли от философии к социологии (в случае Бурдьё — через этнографию).

Изменения морфологии штата университетских преподавателей, сопровождавшие первый массовый приток, соответствовали научным, интеллектуальным, а также более широким демографическим, социальным и политическим процессам. Критическое и антиинституциональное настроение, распространенное во французском обществе и подпитывавшееся новыми интеллектуальными течениями, которые, в свою очередь, поддерживались новым социально-политическим опытом (май 1968 и его последствия), привело к созданию новых дисциплин, а также уникальных высших учебных заведений, таких как Экспериментальный университетский центр в Венсене. Ставший впоследствии университетом Париж–VIII, центр в Венсен-Сен-Дени в момент своего возникновения объединил значительную часть интеллектуального и политического университетского авангарда эпохи (Soulié 1998).

Акт второй: растущее приспособление университета к экономическим требованиям

Второй массовый приток в университеты также привел к созданию новых дисциплин и институций. Но здесь уже существенно отличается демографический, экономический, культурный и интеллектуальный контекст, и потому результаты также были качественно иными. Второй приток тоже привел к существенному увеличению числа штатных преподавателей (+102% между 1986 и 2005 годами), но сами учреждения, факультеты и дисциплины, которые им были затронуты, к этому моменту уже изменились. Этот процесс был особенно заметным в Технологических институтах — учреждениях, созданных при университетах в конце 1960-х годов с целью максимально удовлетворить спрос со стороны профессиональных кругов, в особенно­сти региональных. Параллельно благодаря открытию этих учреждений и четырнадцати новых университетов в провинции, называемых «близлежащими», а также местных филиалов центральных университетов второй массовый приток сопровождался процессом деконцентрации университетов. Это способствовало появ­лению значимых региональных университетских центров, склонных требовать автономию от центра (представленного Министерством образования, Национальным советом университетов и — шире — Парижем)[15], а также превращению некоторых учреждений более скромного масштаба в «агентов местного развития»[16].

Что касается факультетов и дисциплин, то в отличие от 1960-х годов здесь в наибольшей степени развивались дисциплины, которые имели прикладной характер, были профессионально ориентированы и в наи­большей степени отвечали спросу предприятий. Так, из четырех факультетов за последний период активнее всего развивается факультет права и экономических наук. Сегодня (помимо медицинских дисциплин) в него входят 15,4% штатных преподавателей-исследователей; в 1986 году он представлял всего 11,9% от общего числа. На филологическом факультете, а в еще большей мере на факультете естественных наук темп роста остается ниже среднего. В связи с контингентированием числа студентов относительная доля преподавателей медицинских дисциплин существенно уменьшилась.

Анализируя особенности отдельных факультетов, мы видим, что на факультете права и экономических наук быстрее всего растет группа преподавателей экономики и управления: их становится больше, чем юристов и политологов. Внутри экономических дисциплин именно категория тех, кто занимается управлением, то есть сферой наиболее прикладной и наиболее представленной в Технологических институтах, увеличивается в большей степени и даже близка к тому, чтобы стать большинством. На факультете права больше всего растет численность преподавателей частного права и криминалистики, в меньшей степени — политических наук и общественного права, тогда как количество преподавателей истории права и институций (дисциплин, имеющих наименее практический характер) стремительно падает.

Схожие процессы наблюдаются на факультетах филологии и наук о человеке, где традиционные гуманитарные науки (см. таблицу 4), перспективы профессионального роста в которых связаны с преподаванием и государственной службой, теряют свои позиции, тогда как показатели наук о человеке и особенно междисциплинарной группы, куда входят исследования спорта, коммуникации, педагогические науки и так далее, неуклонно и уверенно растут. Анализ показывает, что эти процессы связаны с более или менее прикладным характером этих дисциплин и, в частности, с ростом профессионально ориентированных магистерских программ с их более или менее высокой приближенностью к частному сектору. Так, древние языки (латинский, греческий) и литературы, а также философия, французская литература и компаративистика в наибольшей степени теряют свои позиции. В науках о человеке антропология в состоянии лишь сохранить позиции, в то время как значительный рост наблюдается в социологии и особенно в психологии — дисциплине, которая раньше социологии была институциализована во французском университете и имеет по сравнению с ней более профессионально ориентированный характер, поскольку изначально выстроена вокруг профессионально ориентированных магистерских программ.

В результате сегодня преподавателей психологии насчитывается в три раза больше, чем философии, а ранее преподавание психологии (как, впрочем, и социологии) было возложено на философов. Социологов также теперь в два раза больше, чем философов. И если тенденция последнего десятилетия сохранится, то, вероятно, вскоре численность преподавателей информации-коммуникации и спортивной науки догонит и даже превзойдет количество преподавателей социологии. В самом деле, очевидно, что на факультетах филологических наук и наук о человеке именно современные гуманитарные и социальные науки (а за последний период особенно мультидисциплинарное обучение, имеющее практическую направленность, профессио­нально ориентированное и основанное на изучении конкретных предметов — педагогики, коммуникации, спорта, благоустройства территории и так далее, а не на теоретической парадигме) в наибольшей степени извлекли выгоду из последнего массового притока специалистов, в то время как традиционные филологические дисциплины, которые становятся все более маргинальными, переживают упадок, что выражается в постепенном уменьшении численности преподавателей этих дисциплин.

Между тем мы наблюдаем интересный парадокс. Число тех, кто занимается традиционными гуманитарными дисциплинами, снижается, а социальный и образовательный уровень принимаемых на эти специальности остается выше среднего. Это связано, главным образом, с той ролью, которую играет во Франции система подготовительных классов и «высших школ» (grandes écoles), а также с устойчивостью или инертностью, характеризующими интеллектуальные иерархии в университетском мире, которые противопоставляют теорию практике, общее — частному, универсала — специалисту и так далее[17]. Это в чем-то напоминает слова Макса Вебера о том, что «за всеми нынешними рассуждениями об основах образовательной системы в каком-то решающем месте скрывается один решающий фактор: борьба одного типа человека — “специалиста”, против другого — ”образованного человека”. Эта борьба, пронизывающая даже наиболее укромные аспекты культуры, вызвана неудержимой бюрократизацией всех публичных и приватных отношений господства и постоянно возрастающим значением специализированного знания» (Weber 1972: 578).

Описывая процессы, происходящие с факультетом филологии и наук о человеке на протяжении долгого периода, можно сказать, что с 1960-х годов постепенно уменьшается доля дисциплин, наиболее «книжных»[18] и обладающих академической и интеллектуальной легитимностью, а также традиционно имеющих высокий статус, таких как философия, история, французская литература или же древние языки и литературы, где сегодня насчитывается максимальное количество выпускников Высших нормальных школ и / или подготовительных курсов к ним, а также прошедших государственный экзамен для лицейских преподавателей (agrégation)[19]. Но если первый массовый приток привел к взлету «современных» гуманитарных и социальных наук, таких как социология, лингвистика, психология или антропология, в которых некоторые надеялись найти интеллектуальную альтернативу философии, то второй массовый приток связан с появлением наук или мультидисциплинарных исследований, специализирующихся на изучении определенных эмпирических объектов (спорт, коммуникация, образование и так далее). Это дисциплины в интеллектуальном отношении менее амбициозные, имеющие более практическую направленность, где особенно много профессионально ориентированных магистерских программ[20].

Демографические показатели не обязательно соответствуют академическому или интеллектуальному престижу дисциплин. Так, философия, некогда «главенствующая дисциплина», остается преимущественно мужской и парижской, что подтверждает социальный и образовательный уровень поступающих, остающийся выше среднего. Вместе с уменьшением ее распространенности и значимостью в ней выпускников Высших нормальных школ это дает ей важную символическую выгоду и несомненно способствует «возвращению философии», провозглашаемому в настоящее время в интеллектуальной печати.

Переходя к языковым дисциплинам, отметим, что в целом здесь наблюдается рост ниже среднего (+72,4%). Английский язык, преподавание которого наиболее распространено во французских университетах, демонстрирует изменения, близкие к среднему показателю среди языков (+63,6%), тогда как доля немецкого, скандинавских и славянских языков резко падает, что (если говорить о немецком языке, а также о латинском и греческом) приближается к показателям в средней школе. И наоборот, преподавание араб­ского и азиатских языков резко возрастает (+255%), прежде всего по причине растущего спроса на преподавание азиатских языков, особенно полезных во время усиливающейся глобализации торговли и появления новых экономических гигантов, таких как Китай и Индия.

На факультетах естественных науках (см. таблицу 5) — наиболее регионализированных из всех — численность штатных преподавателей в целом возросла на 90,8%. Но как и на других факультетах, здесь происходит глубокое перераспределение внутри преподавательского состава. Действительно, группа «механика, информатика и электроника», связи которой с промышленным сектором особенно развиты, выросла в большей степени, о чем сегодня свидетельствует то, что к ней одной относится 39,2% всего преподавательского состава в естественных науках против 26,8% в 1986 году. Мы также отмечаем, что четверть состава этой группы работает в Технологических институтах — уровень, во многом превышающий численность других групп и подчеркивающий профессионализирующий характер этих дисциплин (количество парижан здесь также достаточно незначительно). В меньшей степени мы наблюдаем рост математической группы, но анализ показывает, что он прежде всего связан с преподавателями прикладной математики, причем последние сегодня составляют большинство среди математиков, их пропорционально больше в технологических университетах и среди них также больше женщин. Тот факт, что дисциплинарные изменения приходят во французский университет с его окраин, без сомнения не является случайным.

Другие группы дисциплин имеют более низкий уровень развития, чем естественные науки в целом, и, следовательно, очень низкий по сравнению со средним уровнем роста, рассчитанного для всех университетских дисциплин, вместе взятых. Таким образом, мы видим относительный спад в наиболее теоретических (и мужских) дисциплинах, таких как физика (в особенности физика элементарных частиц), которая также испытывает серьез­ный недостаток в тех, кто связывает с ней свою научную деятельность[21]. Эти процессы касаются также химии и наук о земле, за исключением метеорологии и океанографии, которые все больше вызывают интерес со стороны правительства (прогнозирование климатических изменений, предупреждение природных катаклизмов и так далее). Что касается биологии, то если в некоторых прикладных специально­стях (например, физиологии) происходит регресс, а в других, более теоретических (например, нейробиологии) наблюдается рост, то наибольший прогресс наблюдается в биохимии и молекулярной биологии, то есть в таких исследовательских областях, которые играют существенную роль в генетике и способны найти быстрое применение на практике (исследования человеческого генома, генетически модифицированных организмов, биоинформатика и так далее).

Второй массовый приток в высшее образование привел к общему перераспределению факультетов и дисциплин. В результате как студенческого спроса, так и волюнтаристской политики Министерства образования в данном вопросе они становятся все более и более прикладными и профессионально ориентированными — феномен, подчеркиваемый также головокружительным ростом во всех дисциплинах числа профессиональных дипломов третьего цикла, дающих квалификацию магистра профессионального образования. В науке это расширение профессионального сектора осуществилось в ущерб докторантуре, и следовательно, в ущерб исследовательской работе. Именно этим объясняется то, что сегодня доля исследований в университете постоянно сокращается. На этот феномен сегодня редко обращают внимание, при этом он кажется нам особенно существенным, если мы хотим понять современный кризис исследований, а также ответить на вопросы, волнующие ряд коллег, относительно направления, в котором развиваются их профессии и дисциплины.

Процессы, описанные в общих чертах для каждого факультета, происходят также внутри каждой дисциплины. В большинстве их мы наблюдаем растущее напряжение между полюсом, ориентированным на ­исследования и / или более теоретическим (или «академическим»), имеющим тенденцию к большей автономии, и другим, более прикладным, а именно зависящим от студенческого «спроса» на профессионализацию и возрастающей подверженности университета влиянию со стороны предприятий. В случае с языками эта оппозиция выражается в контрасте между курсами «языка и цивилизации», где особое внимание уделяется литературе изучаемых стран, и программами прикладного изучения иностранных языков, где содержание курсов и практика преподавания заведомо ориентированы на ожидания предприятий. Количество студентов на первых между 1994 и 2007 годами сократилась на 40%, тогда как вторым удалось сохранить свою численность на прежнем уровне. Что касается экономики, мы наблюдаем, что в главных парижских университетах среди учебных программ эпистемология и история экономической мысли все более маргинализируются, а проще говоря, вовсе перестают преподаваться, в то время как такие специальности, как банковское дело, финансы, консалтинг или внешняя торговля, продолжают развиваться, а вместе с ними продвигается и определенная концепция экономики в целом. Таким образом, ряд отделений «политэкономии», как они раньше назывались, постепенно превращаются в факультеты управления и даже в бизнес-школы для бедных, что происходит прежде всего под давлением студенческого спроса, который, среди прочего, объясняется уровнем молодежной безработицы во Франции.

Акт третий: Кризис академического этоса

Анализ описанных изменений позволяет понять одно из тех социальных условий, которые привели к возникновению движения «За спасение исследований»[22]: его инициаторами и наиболее видными представителями были представители «строгих» наук и главным образом наиболее теоретичных из них. Но, как подчеркивали некоторые наблюдатели, к этому движению примкнули в первую очередь исследователи из главных исследовательских учреждений, не входящих в университеты (CNRS, INSERM и так далее)[23]. Незначительное участие университетских преподавателей в современных дебатах об исследовательской деятельности кажется нам весьма симптоматичным[24]. С одной стороны, оно обусловливается расколом, который существует между университетами и главными исследовательскими центрами, а также раздвоенностью университетов и «высших школ», характеризующей систему исследований и высшее образование во Франции. Но причина здесь также кроется в современных изменениях в профессии преподавателя-исследователя, диверсификации статуса университетских преподавателей, изменении соотношения сил между факультетами, дисциплинами и, наконец, между самими учреждениями.

Действительно, растущая регионализация высшего образования изменяет характер конкуренции, которая существует между ними и сопровождается перераспределением труда между различными учрежде­ниями, которое касается как преподавания и обучения, так и исследовательской работы (а именно между теми учреждениями, которые в результате реформы, сокращенно называемой LMD, не имеют диплома выше уровня license, и теми, кто может развивать свою магистратуру и докторантуру), и, таким образом, усилением неравенства и иерархичности (Abélard 2003).

Профессия преподавателя-исследователя претерпела трансформацию в результате второго массового притока в высшее образование. Растущая бюрократизация этого мира, которую, скорее всего, усилит распространение менеджерских процедур оценивания, — здесь показателен случай Великобритании, которая явно находится в «авангарде» этого процесса, — привела к увеличению доли административной работы, в то время как появление «новых контингентов», развитие системы кураторства, увеличение количества специальностей, дипломов, профессиональных учреждений и так далее увеличили долю как педагогической, так и административной работы, особенно за счет руководства стажировками. Эти изменения вызвали сокращение исследовательской деятельности преподавателей-исследователей и способствовали кризису академического этоса (Faure et Soulié 2006). Благодаря этому и возникает ощущение депрофессионализации, лишения прав, социального деклассирования, испытываемое некоторыми академическими учеными. В частности, это ощущение подпитывается хронической нехваткой средств, которая характеризует современное состояние французского университета с его непрерывно идущими реформами.

Реформа, которая связана с вхождением с систему лицензиатура — магистратура — докторантура (LMD или «3/5/8»), оказывается особо трудоемкой. Запираясь каждый в своем микрокосмосе, то есть в своих специальности, дисциплине, лаборатории, отделении, учреждении, университетские преподаватели все меньше и меньше являются представителями единой профессии. Диверсификация преподавательского состава, вызванная созданием новых типов преподавательских должностей в высшем образовании (ассо­циированный преподаватель с неполной занятостью, лицейский преподаватель, занятый в системе высшего образования), и увеличение краткосрочных форм занятости (временный помощник по преподаванию и научной работе, инструктор, почасовик и другие) способствовали разделению, еще большему «распылению» этой профессии и подрывали ее устойчивость.

Вклад ассоциированных преподавателей в «профессионализацию» французского университета

Подкрепленное законом об инновациях и исследованиях, постановление 85–733 позволяет высшим образовательным и исследовательским учреждениям, подчиненным Министерству народного образования, брать на работу «французских или иностранных граждан, имеющих профессиональный опыт, напрямую связанный с преподаваемой специальностью». Таким образом, ассоциированными профессорами и доцентами, число которых в 1986 году составило 265, а в 2005 году — 3030 человек (на считая медицинских дисциплин), могут быть специалисты, имеющие опыт работы или продолжающие работать в государственном или частном секторах[25]. Согласно официальным документам обращение к этим специалистам, приглашаемым в университеты извне, преследовало в основном следующую цель: «преодолеть трудности привлечения специалистов в некоторые дисциплины, а также повысить открытость учебных учреждений по отношению к предприятиям и государственному сектору» (Zetlaoui 1999:64). Доля ассоциированных профессоров и доцентов, привлекаемых в каждую дисциплину, дает, таким образом, приблизительный показатель степени их «профессионализации» (в рыночном смысле).

Так, на факультете права и экономических наук доля ассоциированных преподавателей максимальна в менеджменте (28,8%) и в несколько меньшей степени в частном праве и криминалистике (12,1%), тогда как в таких дисциплинах, как история права и институций, она минимальна (1,1%). В филологии и науках о человеке эти преподаватели главным образом представляют науки об информации и коммуникации (31,2%), искусство (23,5%) и благоустройство территории (21,9%). Затем следуют науки об образовании (7,8%), социология (7,6%), психология (7%) и спортивная наука (6,3%), тогда как в сравнительном литературоведении, древних языках и литературе, теологии, антропологии и философии число таких специалистов, не принадлежащих к университету, близко к нулю. Наконец, в естественных науках их больше всего насчитывается в механике (8%), информационных технологиях (6,1%), информатике (6%), а также в энергетике и химической инженерии (5,6%), в то время как в нейронауке, молекулярной биологии, астрономии и математике их насчитыватся меньше 0,7%.

Этот неравное распределение ассоциированных преподавателей демонстрирует наличие различных, если не противоречащих друг другу принципов легитимации дисциплин: с одной стороны, легитимность практическую, профессиональную и даже предпринимательскую, а с другой — легитимность академиче­скую и интеллектуальную, притом что соотношение сил сегодня очевидным образом показывает преимущест­венное положение первых и, следовательно, преимущество их концепции университета и исследовательской деятельности.

Прикладные, профессионально ориентированные и отвечающие потребностям настоящего дисциплины, как правило, занимают первое место в университете, и этот феномен наблюдается и тогда, когда мы изучаем изменения в дисциплинарной принадлежности президентов университетов на протяжении тридцати лет. Так, среди них более всего представлены экономисты, специалисты в сфере управления и представители инженерных наук. Этим также объясняется, почему Конференция президентов университетов (CPU) так активно поддержала последнюю реформу управления, введенную в жизнь законом «Права и обязанности университетов». Поддержала настолько, что университетских президентов и правительство можно рассматривать как соавторов этой реформы. Таким образом, реформа зарождается и изнутри, а именно среди тех университетских преподавателей, которые в наибольшей степени вовлечены в задачи управления и являются представителями наиболее молодых и активно развивающихся дисциплин.

Одна из наиболее живых реакций на эту реформу исходила от Постоянной конференции Национального совета университетов, который во Франции фактически представляет власть дисциплин и факультетов в противовес власти президентов. Но, возможно, здесь следует уточнить, что являет собой этот орган. Во Франции каждая дисциплина представлена отделением Национального совета университета (CNU). ­CNU является национальным объединением дисциплин, которое состоит на две трети из членов, избираемых их коллегами по той же самой дисциплине, и на треть из членов той же дисциплины, назначенных правительством. В обязанности Совета входит подтверждение квалификации кандидатов на место преподавателя-исследователя. Кроме того, он занимается вопросами их карьерного продвижения внутри университетских структур. Таким образом, чтобы быть принятым на работу французским университетом, необходимо предварительно пройти аттестацию в одном из отделений CNU. Следовательно, на уровне каждой дисциплины CNU выполняет функции фильтра. В национальном масштабе он является гарантом поддержания минимального научного уровня. И только пройдя через этот фильтр, кандидат может представлять свою кандидатуру на пост преподавателя в университете, где проходит то, что до недавнего времени называлось комиссией специалистов, то есть комиссию, составленную из преподавателей той же самой дисциплины, выбранных их коллегами. В каждом учреждении именно она решает, брать того или иного кандидата на работу или нет[26].

Закон «О правах и обязанностях университетов» привел к исчезновению этих комиссий, состоявших из специалистов по соответствующей дисциплине, и заменил их «комитетами по отбору», члены которых уже не избираются, но предлагаются президентом университета и утверждаются советом администрации университета. Это должно позволить президенту осуществлять непосредственный контроль над тем, как идет прием на работу. Таким образом, мы видим, что новый закон, значительно усиливая власть президентов в отношении их «штата», существенно ограничивает власть представителей научных дисциплин. Ибо тех, на кого возложен прием на работу новых сотрудников, отныне выбирает местная администрация в зависимо­сти прежде всего от целей учреждения[27]. Понятно, почему Постоянная конференция Национального совета университетов противилась этой реформе, которая значительно уменьшила власть дисциплин в пользу президентов университета. Этот орган даже выпустил петицию, где стояли подписи более чем 2000 коллег. Но изменить закон ему не удалось.

Каково будущее научной автономии?

В рамках настоящей статьи трудно сказать об этом подробно. Но нам кажется, что помимо изменений в дисциплинарной морфологии преподавательского состава и соотношении между различными факультетами и дисциплинами набирающий силу процесс регионализации высшего образования, особенно способ­ствовавший появлению более сильных региональных центров, стремящихся избавиться как от национальной, так и от парижской опеки, а также эволюция социальных, профессиональных и культурных функций высшего образования в контексте массовой безработицы сыграли существенную роль в разработке новой идеологической модернизации, легитимирующей нынешние реформы университетской системы.

Можно предположить, что недавнее изменение управленческой структуры университетов — один из симптомов (среди множества других) этого медленного дрейфа дисциплинарных материков, результаты которого проявляются лишь постепенно, по причине гистерезиса интеллектуальных габитусов. Этот анализ позволяет также понять ряд невысказанных противоречий, двусмысленностей, пронизывающих академиче­ский мир, а также сознание многих преподавателей-исследователей. Социальный, экономический и политический спрос поддерживает развитие практических дисциплин в ущерб традиционным и теоретическим (или «академическим», как их любят иногда слегка презрительно называть ревнители идущих реформ). Это демографическое потрясение сопровождается утратой влияния внутри университета в том, что касается ­управления, со стороны дисциплин, обладающих сильной интеллектуальной и символической легитим­ностью, и вместе с этим утратой их концепции науки и университета. Именно это в академическом мире порождает конфликты и противоречия между различными принципами легитимности (академической научной легитимностью и легитимностью предпринимательской, бюрократической или политической), причем на уровне каждой дисциплины.

Так, в том, что касается социологии, можно обратить внимание на рост значимости социологии труда и организаций, стремящейся удовлетворить бюрократический спрос, что приводит к изменению определения самой социологии. Она уже не мыслится как исследовательская дисциплина, интеллектуально амбициозная, способная соперничать с философией и даже критическая, какой она была в 1960-е годы во время предыдущего массового притока в высшее образование, когда она освобождалась от опеки философии. Она теперь рассматривается как дисциплина, имеющая характер экспертизы и социальной инженерии, способная, например, привнести свои методы и знания в распространение новой «культуры оценивания», востребованной как политиками, так и управленцами. Об этом свидетельствует увеличение количества профессио­нально ориентированных магистратур в этой дисциплине, которые в большинстве своем набираются из студентов, не занимавшихся социологией.

Эти процессы привели к установлению нового баланса внутри самой дисциплины, а именно между сторонниками более инструментального и прикладного взгляда на социологию, которые, например, считают, что она должна отвечать социальному и профессиональному спросу (исходящему от предприятий, органов ­управления, студентов или общества), и сторонниками фундаментальных исследований, для которых, в духе дюркгеймовской традиции, разрыв со всеми донаучными представлениями, здравым смыслом является условием любой научной работы[28]. Эти процессы особенно отражаются на процедуре приема на работу препо­давателей. Так, за последний период мы наблюдаем рост числа вакансий на специальности, не требущие знания всего дисциплинарного поля, а связанные с изучением предметов, заведомо сконструированных самой социальной реальностью, в частности таких, на исследование которых существует бюрократический спрос. Короче говоря, новые сотрудники, получающие места в университете, все чаще оказываются экс­пертами, специалистами, например по вопросам государственной политики, управления человеческими ресурсами, предотвращения рисков, социальной занятости и так далее, и все меньше социологами общего профиля.

В силу этих изменений остро встает вопрос об автономии этой дисциплины, а также о роли, которую социология (если предположить, что она вообще представляет собой единую дисциплину) играет в современных процессах перераспределения, происходящих в сфере высшего образования. Еще в 1980-е годы Пьер Бурдьё говорил «о совершенно особом положении, положении троянского коня, которое выпадает на долю социальных наук в борьбе за навязывание обновленного определения легитимной культуры» (Bourdieu 1984: 159). По крайней мере, можно сказать, что сегодня положение социологии оказывается двусмысленным, и это, в свою очередь, требует размышлений над интеллектуальными, социальными и историческими условиями, которые делают возможными научную автономию. Действительно, ввиду ранее описанных процессов или так называемой политики «центров превосходства», которая заявляет о себе во Франции в сфере исследований, кажется, что наибольший риск состоит в том, что концепция автономной социологии, то есть социологии относительно независимой по отношению к социальному, экономическому, политическому спросу, все больше сводится к декорации, или, как говорил Маркс о религии, к роли «торжественного восполнения», которая сохраняется за «первоклассными» учреждениями, а также за социальной и ученой элитой (последняя, как предполагается, более чувствительна, поскольку оторвана от материальных и профессио­нальных нужд). Нам кажется, что в эпоху «модернизации», «европеизации» и даже «глобализации» высшего образования эта проблема, одновременно научная и политическая, заслуживает того, чтобы быть поставленной заново. И не только в отношении социологии.

Перевод с французского Дмитрия Калугина под редакцией Михаила Габовича